VI. РУССКОЕ СЛОВО
***
ДУХОВНАЯ РОДИНА. Меня воспитала русская литература. Моя великая Родина – Россия – в пору моего духовного становления пребывала под искажающим ее лик коммунистическим владычеством, а после рокового 91-го года оказалась отрезанной государственной границей…
Моя малая родина – Украина – в 1991-м году перевоплотилась в нечто чуждое большинству собственного народа, начав построение угодного Западу, обособленного от остальной России независимого государства, — которое я никак не могу назвать своим…
Но, слава Богу, есть еще русская литература… (2004).
***
РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА: ЦЕЛЕБНЫЕ СВОЙСТВА. Русская литература оказывает целебное воздействие на человеческие души. Иногда для лечения души нужен Чехов, иногда Достоевский, иногда Шукшин…
Великие наши художники сами боролись со своими духовными недугами; их великие творения – лекарство для нас, испытанное ими на самих себе… (2004).
***
РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА: «СЕКРЕТ» ВЕЛИЧИЯ. Величие и непревзойденная глубина русской литературы в эпоху ее расцвета – от сложности и многообразия русской жизни того времени, от тех, часто непосильных, духовных проблем, с которыми пришлось столкнуться образованному русскому человеку в XIX веке. (2004).
***
ОСОБЕННОСТЬ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. Русская литература – и христиане Гоголь и Достоевский, и позитивист Чехов, и советский писатель Шукшин, и даже многие из тех, кого в России в свое время называли нигилистами… — всегда боролась со злом и, в первую очередь, с тем злом, которое гнездится внутри каждого человека и которое в христианской традиции принято связывать с влиянием дьявола. (1996).
***
ЗНАЧЕНИЕ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. Русская литература стала не только «летописью» русской жизни в тот период нашей истории, когда церковь в государстве российском вынуждена была играть подчиненную роль и когда религия перестала уже быть главным духовным содержанием образованных русских людей, — но и, одновременно, была своеобразной исповедью этих людей. (2008).
***
РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА: ВСЕМИРНАЯ РОЛЬ. В XIX веке – когда Россия дала миру великую литературу – русские писатели и мыслители поднялись до решения вопросов всемирного масштаба. Восприняв передовые к тому времени европейские идеи, которые, в основном, сделались руководствующими для русского образованного класса, — они подвергли эти идеи оценке с позиции православной веры, которой руководствовался в своей жизни простой русский народ.
Возможно, есть доля правды в словах Розанова, утверждавшего после катастрофы 1917 года, что Россию погубила именно русская литература. К началу XX века русская идея уже способна была давать ответы на сложнейшие мировые вопросы – и не могла уже довольствоваться ролью идеологии, обслуживающей эгоистические интересы национального государства: рамки национального государства стали для нее тесными… (2004).
***
РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА И ПРАВОСЛАВИЕ. При всех справедливых претензиях, могущих быть предъявленными русской литературе со стороны православия – православию есть за что ее и похвалить.
В русской литературе собран духовный опыт лучших наших людей светского периода нашей истории. Человек, воспитанный русской литературой, обратившись к Богу, не станет уже протестантом (то есть человеком по сути безразличным к духовным основам и к опыту нашей жизни), а изберет православие. (2006).
***
СВЕРХРЕАЛИЗМ. Русская литература – не развлекательное чтиво и не изящная словесность. Ее персонажи делают нашу историю. Достаточно вспомнить «Бесов» Достоевского. Или гоголевского Хлестакова, воплотившегося в Керенском. Сейчас в России разворачивается повесть-сказка Шукшина «До третьих петухов» — когда черти потихоньку осваивают «монастырь», захваченный ими еще в советские годы (и в которой в роли Изящного черта выступает телеведущий Соловьев). (2013).
***
РУССКОЕ «ХАНЖЕСТВО». Русских и русскую культуру принято обвинять в ханжестве. Однако то, что определяют как ханжество, объясняется тем, что большинство русских людей в своей жизни (и лучшие русские художники — в своем творчестве) все еще руководствуются совестью, которая не желает признавать нормой низменные проявления человеческой натуры. Это не значит, что они в этом смысле всегда оказываются на высоте — а значит лишь то, что они стыдятся низкого, в том числе и в себе, и понимают, что низкое не должно торжествовать. Они чувствуют в душе своей идеал и страдают от несоответствия этому идеалу. Запад же идет по пути снятия этих страданий за счет узаконивания низменного в человеке. (1996).
***
ПУШКИН, «СКАЗКА О РЫБАКЕ И РЫБКЕ». В духовном смысле пушкинская «Сказка о рыбаке и рыбке» повторяет библейский сюжет о грехопадении Евы, которая вслед за собой подтолкнула на грех и Адама.
Пушкинский старик поступил с золотой рыбкой по-божески – и мог ожидать за это настоящей награды. Вместо этой, высшей, награды, старуха, через старика, стала требовать от рыбки осязаемых материальных ценностей. По мере удовлетворения золотой рыбкой этих требований жадность старухи и ее гордыня лишь возрастали, — напоминая, между прочим, безудержную гонку современного человека «по пути прогресса». Закончилось все тем, что старуха пожелала, чтобы сама рыбка была у нее на посылках (то есть захотела того, чего захотела библейская Ева, которой змей обещал, что «вы будете как боги» и того, к чему стремится нынешнее «прогрессивное человечество»).
В итоге – старуха, а с ней и старик, оказалась у разбитого корыта… Можно не сомневаться, что подобный итог ожидает и «прогрессивное человечество»… (2011).
***
МОЦАРТ И САЛЬЕРИ. В истории о Моцарте и Сальери Пушкин воспроизвел тот же психологический конфликт, который нам известен по истории отношений между фарисеями, приверженцами Ветхого Завета и Христом, между иудейством и христианством.
Сальери был очень хорошим композитором, но появился Моцарт – и Сальери, отвергая его, сделался преступником…
«Ай да Пушкин!..» (2009).
***
ПУШКИН О «СРЕДНЕМ КЛАССЕ». Не знаю более убийственной характеристики «среднего класса», чем та, которая содержится в известном пушкинском отрывке:
« — И ты тут был? Расскажи, как это случилось?
— Изволь: я только расплатился с хозяином и хотел уже выйти, как вдруг слышу страшный шум; и граф сюда входит со своею свитою. Я скорее снял шляпу и по стенке стал пробираться до дверей, но он увидел меня и спросил, что я за человек. – «Я Гаспар Дик, кровельщик, готовый к вашим услугам, милостивый граф», — отвечал я с поклоном и стал пятиться к дверям, но он опять со мной заговорил и безо всякого ругательства. – «А сколько ты вырабатываешь в день, Гаспар Дик?» — Я призадумался – зачем этот вопрос? Не думает ли он о новом налоге? На всякий случай я отвечал ему осторожно: «Милостивый граф, — день на день не похож, в иной выработаешь пять и шесть копеек, а в другой и ничего». – «А женат ли ты, Гаспар Дик?» — Я тут опять призадумался, зачем ему знать, женат ли я? Однако отвечал ему смело: «Женат». – «И дети есть?» — «И дети есть». (Я решился говорить всю правду, ничего не утаивая.) Тогда граф оборотился к своей свите и сказал: «Господа, я думаю, что будет ненастье; моя абервильская рана что-то начинает ныть. – Поспешим до дождя доехать; велите скорее седлать лошадей».
«Средний класс» — это сословие, представители которого обречены лгать даже тогда, когда это не нужно. И потому наше время – время торжества «среднего класса» и его поведенческого стиля – есть время тотальной лжи, пронизывающей всю нашу жизнь. (2008).
***
ГОНЧАРОВ, «ОБЛОМОВ». Причина «неделания» Обломова – в изначальном христианском настрое его души, для которой чужды смыслы и цели мира сего. Поэтому-то и Обломов не может найти в окружающей его действительности ничего такого, ради чего стоило бы предпринимать усилия.
Стать же сознательным христианином ему не приходит в голову – из-за европейского воспитания и образа жизни, положенного для людей его круга, — которые уже в то время были далеки от христианского мироощущения, результатом чего явилось отчуждение высших слоев российского общества от воспитанного в христианских традициях простого народа.
Гончаров показал, что такие как Обломов «лишние люди», лишенные верного ориентира, обречены на бездействие, лень и апатию. Гончарова дополнил Достоевский, изобразивший как другие, более энергичные, «лишние люди» постепенно стают на путь противоположный христианскому и начинают совершать на этом пути всевозможные «подвиги», наполняющие иллюзией деятельности их деятельные натуры. (2007).
***
СВЕРХЧЕЛОВЕК. Лев Толстой за отмерянный ему жизненный срок умудрился прожить множество жизней – жизнь военного, жизнь помещика («хозяйствующего субъекта»), жизнь педагога, жизнь «великого писателя земли русской», жизнь мужика, жизнь основателя религии… Удивительно и то, что всем этим поприщам он отдавался со всей страстностью своей натуры. К примеру, в каких-то воспоминаниях о Толстом приводится его свидетельство о самом себе: о том, как в молодости он мечтал завести свиней некой английской породы, и искренне чувствовал себя несчастным, оттого что у него нет пока этих свиней…
Все эти жизни Толстого составили последовательную цепь проведенных им над самим собой экспериментов. (2006).
***
РАЗЛИЧНЫЕ ПОПРИЩА. Переместившись из сферы литературной в сферу религиозную, величайший литературный мастер Лев Толстой оказался заурядным сектантом, разрушителем…
Все дело в том, что первое поприще требует от человека предельного развития индивидуальности, в результате чего человек берет на себя роль творца, созидающего «миры». Тогда как второе поприще требует смирения и служения, в качестве раба, выполняющего волю Всевышнего Творца. (2006).
***
ТУРГЕНЕВ, «СТЕПНОЙ КОРОЛЬ ЛИР». В этой повести мне видится пророчество Тургенева о будущем «русского богатыря» (то есть прежней России), который произошел от «вшеда» (шведа). Увлекшись чтением масонской книжки, он набрался от книжки гордыни и стал искушать судьбу, по причине чего, в конце концов, попал в иудейский плен. Впоследствии, взбунтовавшись, он разрушил захваченный новыми хозяевами собственный дом, но и сам тоже погиб.
На месте его возникли: с одной стороны – нечто хищное, европейски-рациональное, прекрасно обделывающее свои дела и ничуть не смущающееся по поводу прошлых своих грехов (которое, между прочим, и с еврейством запросто «справилось»); и — с другой стороны – окаменевшее в гордыне русское сектантство.
Ай да Тургенев!.. (2004).
***
ЧЕХОВ ИЛИ ДОСТОЕВСКИЙ? Чехов – западного склада писатель. Известно его высказывание о том, что писать следует, оставаясь при этом внутренне холодным – однако так, чтобы читателю хотелось бы лезть на стенку. Такого рода трогательная забота о читателе (потребителе литературной продукции) в ущерб собственным переживаниям, которые, напротив, тщательно прячутся и маскируются – характерная черта западной литературы. Вообще, в литературах Запада, в сравнении с русской литературной традицией, форме произведения (как средству завлечения читателя) всегда уделялось больше внимания. Что же касается содержания, то выбор его у западных писателей в значительно большей степени, чем у русских зависел от господствующего спроса.
Короленко, в своих воспоминаниях о Чехове, рассказывал такой эпизод: «Он (Чехов – С.С.) оглянул стол, взял в руки первую попавшуюся на глаза вещь, — это оказалась пепельница, — поставил ее передо мной и сказал:
— Хотите – завтра будет рассказ… Заглавие «Пепельница».
В подобной роли невозможно представить ни Достоевского, ни Шукшина…
Непримиримое отношение Чехова и его последователей к шаблону, ко всем этим «мороз крепчал» и тому подобному – есть ни что иное, как борьба с главной профессиональной болезнью, которой более всего подвержены этого типа литераторы – то есть те, кто вместо живого переживания, изливаемого на бумагу, занимаются изготовлением искусных подделок под искреннее чувство, достигая подчас при этом высшей степени правдоподобия.
Этой болезни совсем не боялся Достоевский, писавший о том, что его волнует и не обращавший внимания на вещи второстепенные, — романы которого Бунин устами своего персонажа назвал «бульварными».
Для читателя важнее всего искреннее писательское чувство, ему важно знать, что писатель думает на самом деле, для самого себя, а не «на продажу». Только такая литература может стать для него не простой забавой, а чем-то жизненно значимым.
Кстати, Бунин долгое время отрицал и творчество другого русского писателя – Леонида Андреева, талант которого родственен таланту Достоевского. Бунин находил мысли, чувства и поступки андреевских персонажей – неестественными и неправдоподобными, проблемы, которые их волновали – надуманными, — и потому отказывал произведениям Андреева в художественности. Он не верил в искренность Андреева, считая, что тот намеренно эпатирует читателя.
Андреев умер в 1919-м году, словно исполнив слова Зинаиды Гиппиус из ее дневниковой записи 1918-го года:
«…Если кончена моя Россия – я умираю…»
Бунин после этого прожил еще 34 года и имел возможность удостовериться в правдивости Андреева, когда тот хаос, который носил в своей душе Андреев, те ужасные противоречия, над которыми он бился, тот облик человека, который его пугал (хотя Толстой и говорил, что ему «не страшно») – были засвидетельствованы трагической историей ХХ-го века. В конце жизни Бунин писал об Андрееве уважительнее.
Тут стоит вспомнить слова Достоевского о том, что жизнь подчас выкидывает такие штуки, которые, будь они описаны в художественном произведении, показались бы неправдоподобными.
Достоевский и Андреев писали, по сути, о себе, тогда как Чехов, Бунин и их последователи пытались писать о других. О себе – это всегда серьезно, не может писаться безразлично и, в конечном итоге, оказывается реалистичнее самых «объективных» описаний.
Конечно, упоминать о Чехове, Бунине и других великих из этого ряда, как о писателях-профессионалах западного типа, нельзя, не оговариваясь об относительности и приблизительности подобных характеристик.
К примеру, Чехов: хоть и часто его устами говорил писатель-профессионал, но, несмотря на его профессионализм и на формальную безукоризненность его произведений, в произведения писателя Чехова «просочилось» слишком многое из того, что волновало Чехова-человека. А это может служить гарантией того, что Чехова будут читать еще долго… (1996).
***
ЧЕХОВ, «ДУЭЛЬ». Фон Корен из повести Чехова «Дуэль» — это, конечно, и тургеневский Базаров, и Спенсер, и зоолог Вагнер (явившийся, собственно, реальным прототипом Фон Корена); это и Ницше, прочитанный Чеховым (как видно из писем) лишь спустя несколько лет после того, как была написана повесть. Вообще, Фон Корен – человек западный.
Если же соотнести этот образ с русской историей, то это, безусловно, и Петр I, которого, — как выразился о Фон Корене другой персонаж «Дуэли», Самойленко, — «немцы испортили», и который готов был уничтожить прежнюю Россию ради ее улучшения. Фон Корена удивило, что Лаевский смог в конце концов преобразиться – тогда как он, Фон Корен, как и Петр I, в стремлении своем «поправить положение», уповал в основном на уничтожение всего «лаевского» в России, не останавливаясь перед уничтожением самих лаевских.
Теперь о Лаевском. В конце повести Лаевский берет себя в руки, прилагает усилия воли, совершает почти подвиг – ради того, чтобы из «великого», но «лишнего» человека, каким себя мнил, превратиться в жалкого чиновника, честно исполняющего свой долг и свои обязанности по отношению к другим людям. Даже Фон Корен, и тот, похвалив Лаевского за его «исправление», с разочарованием отмечает, каким жалким человеком он стал.
Лаевский – тип русского человека (в самом неприглядном, испорченном его виде), который живет своими мечтами и мало заботится о том, чтобы эти мечты реализовать. Этот образ заставляет вспомнить о всей России и о ее великих идеалах, воплощение которых в земной жизни кажется лишь грубым их искажением (что, кстати, порождает соблазн у многих русских людей даже и не пытаться их осуществлять). Если Россию вынудить реализовать свои великие духовные богатства в том виде, как это предлагается Западом, разменять их на те или иные материальные выгоды – и затем измерить все это западным «общим аршином», — то от этих великих богатств мало что останется. Россия превратится в ничем не примечательную страну, плетущуюся в длинному ряду других заурядных стран, всецело поглощенных заботами о материальном благополучии и не смеющих подняться выше этих забот.
Быть может, отторжение русских (даже таких как Лаевский) от западного пути происходит от неосознанного нежелания становиться на путь ординарности.
Чехов в своем творчестве не жаловал Лаевских. Вся его жизнь была попыткой преодоления извечной российской пропасти между богатством идей и ничтожностью их воплощения. Собственное же свое величие он заработал упорным трудом, возвышаясь шаг за шагом от простого и скромного, но честного и свободного человека — до мирового гения. (1995).
***
«ЛИШНИЕ ЛЮДИ». Те «лишние люди», о которых писала русская литература, — не вписавшиеся в жизненные условия своего времени, — это несостоявшиеся монахи, не ставшие таковыми по причине своего неверия. До Эпохи Просвещения люди, отвергавшие мирские жизненные цели, шли в монахи и служили Богу. Но после того как христианские народы сполна вкусили от Древа Познания, люди подобного склада стали попадать в услужение демонам. (2015).
***
НАШ ДЖЕК ЛОНДОН. Джек Лондон, как известно, больше был популярен в России и в Советском Союзе, чем у себя на родине. Наверное потому, что он много писал о Севере – о суровом крае, где испытывается человек.
Север – это край, где сама природа исторгает дурных людей.
«Север. Воля. Надежда. Страна без границ.
Снег без грязи – как долгая жизнь без вранья.
Воронье нам не выклюет глаз из глазниц,
Потому что не водится здесь воронья», — писал о Севере Высоцкий.
А Россия – это именно Север.
И даже Аляска, которой посвятил лучшие свои произведения Джек Лондон, — прежде ведь была частью России. (2008).
***
СОВЕТСКИЙ РОБИН ГУД. Владимир Высоцкий – это Робин Гуд советского времени, который «партизанил» в дебрях «развитого социализма», защищая своим словом правду и разоблачая «сильных мира». (2010).
***
«ИДЕОЛОГИЯ» ВЫСОЦКОГО. Поэзия Высоцкого это величайший, в несколько сотен стихов, гимн всяческой пассионарности – от подвига народа в Великой Отечественной войне до пассионарности блатных и пиратов — «тонизирующее средство» для дряхлеющей уже страны. (2016).
***
ШУКШИН ОБ ОТЩЕПЕНСТВЕ. Когда в «Калине красной» Шукшин показывает трагедию крестьянина, который, оторвавшись от родной стихии, стал уголовником, и которого, впоследствии, постигла за это жестокая расплата, — то чувствуется, что Шукшин имеет ввиду и свой собственный опыт – опыт крестьянина, оставившего крестьянский мир ради того, чтобы стать художником (артистом, режиссером, писателем)…
Косвенное свидетельство родственности мировосприятия художника и преступника находим также и в рассказе «Боря», в котором повествуется о том, как два человека, художник (автор) и уголовник, проводят, каждый по-своему, эксперимент над сумасшедшим парнем. (1994).
***
ВАСИЛИЙ ШУКШИН, «КАЛИНА КРАСНАЯ». Судьба Егора Прокудина, описанная в повести Василия Шукшина «Калина красная», — это не только судьба бывшего преступника, рецидивиста, ставшего на путь исправления. Это, в первую очередь, поиск Шукшиным пути спасения для России, которая в ХХ-м веке, как и Прокудин в своей трагической жизни, много всего «натворила».
Прокудин, после того как к нему, много лет назад, подошел на вокзале «некий изящный молодой человек», стал членом преступного мира – закрытого сообщества, живущего по антихристианским, сатанинским, законам. И точно так же Россия, в начале ХХ-го века, поддавшись дьявольскому искушению, – отреклась от Бога и отдала свою бессмертную душу ради того, чтобы «камни <…> сделались хлебами» (ради материального благополучия и устранения материального неравенства), забыв о словах Христовых: «Не хлебом единым будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» (Мф. 3 3-4).
Этот безбожный путь, на который ступила Россия, постепенно привел к многим кровавым преступлениям и к спивающимся от бессмысленной жизни целым поколениям молодых, здоровых людей – при оставленных одиноко помирать где-то в заброшенных деревнях их матерях… А в конце ХХ-го века ей сполна довелось «пожать плоды» когда-то посеянного, и содрогнуться, увидев воровские личины беспутных своих детей, которые целое десятилетие грабили своих ближних и убивали друг друга, деля награбленное. При этом казалось, что каждый из них, охваченный сатанинской гордыней, с безумным бахвальством провозглашает вслед за Прокудиным: «Никем больше не могу быть на этой земле – только вором».
В конце концов, эти преступные дети не остановились перед тем, что и Родину свою, деля, разорвали на части…
После выхода на свободу некоторое время Егор был в духовных метаниях. Душа его словно качалась на невидимых качелях, между тьмою и светом. Она, томившаяся долго в неволе, жаждала праздника.
Егор жадно впитывал душою все подробности вольной жизни – подобно тому, как некоторое время спустя весь наш народ, вышедши «на свободу» после «коммунистического заключения», жадно набросится на все соблазны «свободного мира».
Не находя ни в чем «праздника», Егор, располагавший «финансовыми возможностями» (заработанными в колонии деньгами), решил сам организовать «праздник».
Прибыв в провинциальный центр для «реализации праздника», он, по прежней привычке, начал с того, что продекларировал самому себе, словно сам себя подстрекая, о намерении «поселить здесь разврат». Однако в «разврате» подлинного праздника для него уже не было – так что «декларация» у него получилась с большой долей самоиронии. Это привело к тому, что собрав из незнакомых людей компанию для «разврата», он, вместо «разврата» стал говорить им рвущиеся из души слова: «Люди!.. Давайте любить друг друга! <…> Ну чего мы шуршим, как пауки в банке? Ведь вы же знаете, как легко помирать?! <…> Я не понимаю вас… <…> Я себя тоже не понимаю, потому что каждую ночь вижу во сне ларьки и чемоданы. <…> Мне жалко вас. И себя жалко».
Затем он, угостив собравшихся, попытался создать из них слаженный хор – чтобы всем вместе спеть песню. Но, по свойству человеческой природы, гости оказались безучастными к его беспокойным словам – и песня у них не заладилась. Вместо песни они предпочли выпивать и закусывать.
Праздника не получилось.
Неудавшийся «праздник» посеял сомнение, высказанное в фильме «соустроителю мероприятия», официанту Михалычу: «…А он вообще-то есть в жизни <…> праздник то?..»
На протяжении всего произведения Егор проходит трудный путь постижения того, что жизнь земная предназначена не для праздников, а для исправления и спасения наших исковерканных душ.
В фильме этот путь благодатного преображения его души отмечен, словно вехами, картинами двух разрушенных храмов.
В начале этого пути вышедший из тюрьмы Егор стремительно проносится по водному пространству на «ракете» — мимо выглядывающей из воды разрушенной церкви, затопленной в ходе социалистического строительства, ради обеспечения населения электроэнергией (кстати, «ракета» — это еще и символ высших коммунистических достижений – «в области покорения космоса»). Настроение у Егора победное. Он верит в безграничность своих сил и возможностей. Даже скорости «ракеты» ему кажется мало. Он ходит нетерпеливо по салону и, шутя, обращается к случайному попутчику: «Сколько стоит эта машинка? А может мы ее стырим на пару?!».
Второй раз церковь появляется на экране в картине горького покаяния, после того как Егор побывал у матери, которую из-за своих «похождений» не видел восемнадцать лет. Егор падает на землю перед разрушенным храмом со словами: «…Не могу больше!.. Тварь я последняя! Тварь! Тварь подколодная!.. Не могу так жить! Не могу больше!.. Господи! Прости меня, Господи, если можешь!..»
Спасительный путь для себя Егор стал постепенно нащупывать еще после освобождения из тюрьмы, когда убегая от милицейской погони (что, к удивлению его, ему легко удалось), случайно оказался на кладбище. И тут, на кладбище, среди могил, читая надписи на надгробьях и прочитав: «Купец первой гильдии Неверов», — он получает подсказку Свыше о причинах своих злосчастий. И дальше, прочитав дату на памятнике – «Тыща восемьсот девяносто…», — произнес вслух, будто о всей России, о появлении в ней неверия, — «А-а, ты уже давно».
Путь выхода из «духовного заточения», который нашел для себя Прокудин и который указал Шукшин для спасения всей России – состоит в преодолении искушений, в исправлении своих закоренелых пороков и в возвращении к нормальной трудовой жизни. Именно тот путь, который Господь Бог указал человеку после грехопадения: «В поте лица твоего будешь есть хлеб…» (Быт 3 11).
Став на этот, христианский, путь, Егор, исправляясь, преодолел и то самое искушение, против которого в начале ХХ-го века не устояла Россия, пожертвовавшая ради воплощения «чуда» превращения «камней в хлебы» своей духовной свободой. Егор отверг предложение присланного к нему из преступного мира (живущего по дьявольским законам) гонца, который привез ему деньги и пытался их вручить со словами: «Я сделаю, как мне велено: если, мол, у него денег нет, дай ему».
В ответ Егор отхлестал деньгами гонца по щекам, приговаривая: «Ах ты сученок ты, сопляк, деньги привез. А ты думал, что отдавать надо! Думал, тварь!? Думал, гадина?!.» (Вот бы и нам сегодня научиться вот так же, по-прокудински, разговаривать со всякими «эмвээфами», услужливо предлагающими нам кредиты и желающими получить взамен духовную нашу свободу).
Смерть Егора в финале «Калины красной», не имевшая для его убийц иной мотивации кроме защиты злодейских своих «принципов» — является, с их стороны, актом завистливой мести тех, кто, как и их «отец» — дьявол, — сами, по своей гордыне, не могут уже исправляться, но завидуют чистоте души и духовной свободе тех, кто последовали за Господом.
Предводитель банды, Губошлеп, протестует против того, что Егор, попав в дьявольские сети, не окончательно погибает. («Нам конец, а он будет землю пахать? <…> Где же справедливость? Он что, мало натворил?»).
Смерть от рук нечестивцев бывшего рецидивиста Егора Прокудина, который, исправляясь, прошел христианский путь и заплатил за этот путь своей жизнью – дает надежду на то, что и Бог его помилует, как помиловал разбойника, распятого со Христом.
И если вся Россия, после столетнего блуждания во тьме, вернется к спасительному православию и исполнит свое предназначение – то есть надежда на то, что и Россию Господь Бог помилует в вечности…
И тогда можно надеяться, что и наши нынешние беды, в конце концов, разрешаться как в финале «Калины красной», — когда огромный самосвал (за рулем которого – безмолствующий до поры труженик), разогнавшись, сметет со своего пути легковушку, начиненную всякой нечистью… (2011).
***
ШУКШИН, «МУЖИК ДЕРЯБИН». В шукшинском рассказе «Мужик Дерябин» отражена вся история и вся самозванская сущность Советской власти. Главным персонажем рассказа, Афанасием Дерябиным, вздумавшим организовать переименование в свою честь переулка, названного когда-то народом, по недосмотру властей, «Николашкиным», в память репрессированного священника отца Николая, двигало то же, что и сталиными-калиниными-ворошиловыми, кинувшимися после революции переименовывать в свою честь все, что прежде было названо в честь царей («Николашки»!) и в честь других личностей, событий и символов дореволюционной эпохи. Дерябин, когда подговаривал пионеров выступить инициаторами нужного ему переименования, пошел по тому же пути, что и коммунистические вожди, прикрывавшиеся в подобных случаях «инициативой народных масс». Замечательно, что все это пропустила советская цензура, даже «Николашку». Замечательно и то, что (как и всегда у Шукшина) описанное в его рассказе греховное проявление человеческой натуры не пристегнуто напрямую к советскому времени, а касается человека вообще, даже пребывающего в «непогрешимом», по мнению многих наших классиков, социальном статусе – статусе мужика. (2006).
***
ШУКШИН, «УПОРНЫЙ». Рассказ Шукшина «Упорный» — о способности человека к развитию, которое невозможно без веры. (2013).
***
ШУКШИН, «БЕСЕДЫ ПРИ ЯСНОЙ ЛУНЕ». Рассказ «Беседы при ясной луне» — о подведении жизненных итогов двух людей, проживших разную жизнь.
Это «беседы» чуть ли не на том свете: все «деяния» собеседников уже позади и наступила ночь, когда обычной, дневной, жизни уже нет. «…Такая была ясность кругом, такая была тишина и ясность, что как-то даже не по себе маленько…»
Марья Селезнева, бывшая колхозница, а теперь, по болезни, сторожиха, проработала весь свой век за «палочки» (трудодни) – и заработала «какие-то палочки» (в легких); ее собеседник, пенсионер Баев, всю жизнь ловчил: в труднейшие для страны годы «проторчал в конторе – то в сельсовете, то в заготпушнине, то в колхозном правлении…»
Она терпима. Он – нетерпим к человеческим слабостям, например, к пьянству. Ведь такие как он (хитрые, предусмотрительные) все просчитали, все продумали, соорудили в свое оправдание какую-нибудь приятную себе «философию», — а пьяный человек своим внутренним разладом (в котором он – их честнее) путает им карты – и это их раздражает.
Баев труслив, боится смерти. Ведь, опять же, все предвидел, все просчитал – а тут вдруг смерть, разрушающая то комфортное существование, которое он себе устроил, и ту, мирскую, «систему ценностей», которой он наладился себя оценивать… Можно, кстати, не сомневаться, что если бы в их разговоре речь зашла о Боге, то существование Божье Баев активно бы отвергал: ведь справедливая – Божья – оценка его жизни ему не выгодна.
Заодно Шукшин при помощи одной фразы сумел показать бесконечное презрение народа к «идейному рупору» коммунистической власти – газете, показать так, как это не снилось никому из диссидентов и всех прочих «профессиональных» критиков советского строя.
В ночном разговоре со сторожихой Марьей бывший конторский служащий Баев, видимо заглушая тревожившую его «ночную» совесть, («последнее время Баева мучила бессонница»), стал возводить словесное построение, целью которого было показать, что умные (вроде него) должны бы почитаться выше храбрых, тех, например, которые в войну отличились («С наганами-то бегать да горло драть – это ишо не самая великая мудрость»). Затем он продолжил развивать свою мысль уже в присутствии случайно присоединившегося к их беседе сельского парня Петьки. Вспомнив про книжку, которую ему читала внучка, — о том, как «Александр Невский землю русскую защищал», — Баев стал подвергать сомнению правдивость книжки: «… я ни одному слову не верю» — дескать, автор «выдумал… и получил хорошие деньги». (Баеву тем более хотелось это доказать, в том числе и самому себе, после того как он испугался Петьку, приняв его за ночного вора, — что лишний раз подтверждало: ему, желающему возвышаться в чужом и в собственном мнении, геройством похвалиться нельзя).
Петька рассуждения Баева об Александре Невском слушать не стал. «Пиши в газету, — посоветовал он. – Опровергай». В этих нескольких словах выразилось все народное отношение к советским газетам. Можно ведь нагромоздить целые трактаты о «недостатках» «свободы слова» в советское время, а тут – все в одной фразе: мол, газета – это ваш (хитрых, пробивных) «орган», ваш «инструмент», а наша подлинная, народная, жизнь – сама по себе. (2003).
***
ШУКШИН, «ЧУЖИЕ». Великое значение литературного наследия Шукшина – в христианском взгляде на мир. Художественно исследуя крестьянство — тот социальный слой, на котором всегда держалась Россия, — Шукшин наглядно показал, что даже крестьяне не защищены от проникновения в их души тех же пагубных страстей, которые легко овладевают душами представителей всех других слоев. Ведь, по-христиански, «житие» выше всяких статусов, потому что грех может гнездиться в ком угодно и где угодно: и среди апостолов, и на царском троне, и на колхозном поле, и в шахте, и в гулаге, и в церкви… Хотя, конечно, есть места, куда ему проще проникнуть…
Таким образом Шукшин предостерегал нас от пагубной советской привычки предоставлять нравственную индульгенцию по социальному признаку. И делал это, начиная с того социального слоя, в котором сам он был укоренен и в нелюбви к которому его никак нельзя заподозрить. Произведения Шукшина помогают излечению от «бюрократической» склонности падшей человеческой природы, норовящей, «для удобства», упрощать явления жизни и «механически» подходить к решению вопросов…
Тем более, что подобным «классовым подходом» страдали не только в советский период…
Лев Толстой, к примеру, чуть ли не обожествлял крестьян.
Царь Николай Второй, видя перед собой нравственное состояние высших кругов общества, с надеждой ухватился за сибирского мужика, который оказался Распутиным…
Что же касается советского периода, то подобную индульгенцию, в соответствии с «идеалами» правящей политической силы, получали представители «рабочего класса», тогда как другие «классы» или социальные группы считались неполноценными, а некоторые — духовенство, дворянство и прочие — подвергались травле…
В наши дни, когда значительная часть общества осознала необходимость восстановления монархии, неплохо было бы вспомнить об отрезвляющем рассказе Шукшина «Чужие». В нем противопоставляются князь Алексей, дядя царя Николая Второго, – представитель элиты считающегося православным государства, с монархической формой правления, — и простой колхозник, дядя Емельян (родившийся, правда, еще до революции и успевший повоевать в русско-японской войне), который, скорее всего, по обстоятельствам советского времени, даже и в церковь не имел возможности ходить.
И оба, призванные служить России, вели себя настолько по-разному, что, несмотря на принадлежность к одному народу, были друг другу совершенно чужими, в большей даже степени чем иностранцы – скорее, как пришельцы с разных планет, имеющие различное устройство сознания. Первый, князь Алексей, продал, пропил и прогулял все вверенное ему государственное достояние, а второй, дядя Емельян, вынес все, что выпадало на долю России на своих плечах…
Этот рассказ – нам в назидание.
Никакой, самый «похвальный», социальный статус не обеспечивает, сам по себе, праведной жизни. Ибо на место беспутного князя легко можно подставить каких-нибудь «вельмож» советского времени, чья жизнь была бесконечно далека от «пролетарских идеалов», которые они формально олицетворяли, — что и проявилось в 90-е годы, когда значительная часть наших коммунистических и комсомольских «вождей», сбросив свои коммунистические «шкуры», оказались на поверку матерыми «буржуинами». И, пока мы — и верхи, и низы нашего общества – не станем христианами и не задумаемся о переустройстве нашей жизни на христианских началах (чего не доставало даже дореволюционной России), говорить о монархии нам рановато… (2016).
***
ПУШКИН И ШУКШИН О «ГЕРОЕ НАШЕГО ВРЕМЕНИ». Поразителен у Шукшина персонаж в рассказе «Мечты»: человек, который в молодости, сидя на кладбище, мечтал стать официантом.
Вообще, страшный образ. Перекликается с таким же страшным образом, промелькнувшим у Пушкина в «Медном всаднике».
Вспомним, как «торгаш отважный», который после катастрофического наводнения, ставшего нашим местным аналогом всемирного потопа и разрушившего в одночасье целый мир, выстроенный гением Петра, весь быт, устои, порядок, и все надежды этого мира, —
«… Не унывая, открывал
Невой ограбленный подвал,
Сбираясь свой убыток важный
На ближнем возместить».
Тоже ведь, своего рода, «богоборец»: пусть мир провалится, а мне никакого ущерба быть не должно – я, мол, ущерба не потерплю. Дескать, мой доход превыше всего — в том числе важнее Божьего замысла, Божьей «педагогики», и никакие катастрофы, никакие Предупреждения Свыше не убедят меня отказаться от прежних занятий и от прежнего образа жизни…
Страшно и то, что люди этого типа сделались в наше время «руководящей и направляющей силой», приближая нас к катастрофе. (2006).
***
ШУКШИН, СОЛЖЕНИЦЫН – И СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ. Шукшин в коммунистах видел людей, а Солженицын – врагов. (2006).
***
СОСТОЯНИЕ НАРОДА. Шукшин преподал нам важный урок, всем своим творчеством указывая на то, что причина наших бед не столько в действиях властей, сколько в плачевном духовном состоянии нашего человека. Он почти не критиковал власти, посвятив свое творчество исследованию духовных недугов народа. (2010).
***
ЕДИНСТВЕННЫЙ. Когда в наше время, в эпоху нашего распада, доводится сталкиваться с произведениями предыдущей, советской эпохи – почти всегда возникает недоброе чувство к их авторам: за то, что, благоденствуя, допустили русскую катастрофу нынешних дней. К авторам патриотическим – за мелкость и легкомыслие, ко всем остальным – за паразитизм: за то, что, живя в России, они видели только себя, умудрялись не замечать ее зияющих ран, не содрогнулись от мысли о ее будущем… Сталкиваясь же с произведениями Шукшина – всякий раз ощущаешь: он тогда едва ли не единственный всерьез думал о своей стране, о своем народе. С болью предвидел, куда все идет и чем все закончится… И сделал, что смог…
Этим он выгодно отличается даже от Солженицына, который в свое время вряд ли бы, наверное, так безоглядно диссидентствовал и уповал на западную помощь, если бы знал наперед, чем в итоге все обернется. (2004).
***
УНИКАЛЬНОСТЬ ШУКШИНА. Шукшин – пророк, остальные – писатели… (2017).
***
СОЛЖЕНИЦЫН, «КРАСНОЕ КОЛЕСО». «Красное колесо» Солженицына – продолжение «Бесов» Достоевского, персонажи которых, не стесняемые ничем, вышли на российский простор… (2013).
***
ПОЛОЖИТЕЛЬНОЕ ОТРИЦАНИЕ. Есть положительного направления, «жизнеутверждающая», литература, опирающаяся на ложные идеалы (Горький, например, и последователи). А есть литература критического, отрицательного, направления, — свидетельствующая о неблагополучии общества или отдельных людей, опирающихся на ложные идеалы (примером может служить творчество Леонида Андреева или, в советское время, Высоцкого, — хотя Высоцкий не только критиковал ложное, но и противопоставлял ему собственный идеал). Подобные «отрицательные» авторы, проверяющие предложенные обществу идеалы чуткой совестью и развенчивающие их ложность, естественно, более полезны для общества, чем их «положительные» собратья, предлагающие обществу фальшивые ценности. (2009).
***
«ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ». Жизнь художника (поэта, мыслителя) очень часто представляет собой «творческую лабораторию», в которой «творческая личность» познает мир, испытывая на себе все жизненные пути, блуждая одновременно по всем дорогам: идя не только «прямо», но и «направо», и «налево». Художник суется во все закоулки, упирается во все тупики, заглядывает в бездны, пробует лбом пробивать стены, – раз за разом искушая судьбу. Подобная «творческая личность» порой выделывает в своей жизни такие «художества», которые даже не придут в голову самым сумасбродным из простых смертных. И потому так редко жизнь художников бывает не только праведной, но даже просто «правильной». Однако, при всей «неправильности» жизни художника, есть в ней и своя праведность, зависящая от того, насколько честно он выполняет свое предназначение: жертвуя собой, добывать для ближних ценные свидетельства о подстерегающих их жизненных тупиках, о глубине бездн и о твердости стен… (2007).
***
ОБ УПАДКЕ ИСКУССТВ ИЛИ КТО «ЗАКАЗЫВАЕТ МУЗЫКУ». Уровень развития искусств зависит от образовательного и духовного уровня тех, кто «заказывает музыку» (литературу, живопись и т.д.) и кто оплачивает труд художника.
Прежде основным потребителем искусств было дворянство – люди образованные, располагающие досугом для того, чтобы думать об отвлеченных вопросах и финансово независимые в своих суждениях.
Затем основным потребителем искусств стала интеллигенция – люди более узкого образования, имеющие гораздо меньше досуга, являющиеся, чаще всего «профессионалами» в гуманитарной сфере – для которых их мнение по тому или иному вопросу, помимо прочего, было еще и «товаром» — то есть люди, гораздо более зависимые финансово и политически.
Сегодня же – пишут книги, сочиняют музыку, снимают кино и так далее – для «масс» — то есть, для людей поверхностно образованных, не имеющих времени думать и реагирующих только на «яркие раздражители».
Отсюда – и «качество продукции». (2009).
***
О ЛИТЕРАТУРНОЙ КОНКУРЕНЦИИ. Если целью литературного творчества является, говоря словами Пушкина, «пробуждение лирой добрых чувств», то у всякого пишущего православного человека не может быть ревнивого отношения к тому, кто создал нечто, пробуждающее эти чувства и помогающее всякому удержать свою душу в «образе и подобии Божьем».
Если же целью творчества является стяжание материальных благ, услаждение самолюбия и потакание гордыне, то у каждого собрата по перу, желающего того же, появляется зависть. (2017).
***
ГОГОЛЬ О НАЗНАЧЕНИИ ХУДОЖНИКА. Гоголевский кузнец Вакула, изобразивший на своей картине злого духа в минуту его погибели и уязвивший этим самого «прототипа» — это именно то, чем, в идеале, должен быть художник. И сам Гоголь следовал в своем творчестве этому идеалу.
Конечно, говоря об идеале, иному художнику хотелось бы и посвятить себя изображению идеального, а не разоблачению всяких мерзостей, вроде того черта, которого нарисовал кузнец Вакула. Но, видно, такова уж человеческая природа, что идеальное нашему изображению недоступно – к нему мы можем лишь смиренно прикоснуться…
И в этом, опять же, убедился Гоголь на собственном опыте – в попытке написать второй том «Мертвых душ».
В самом деле, ведь если бы художнику было доступно «объять необъятное» — ему трудно было бы удержаться от соблазна возомнить себя стоящим вровень с Творцом, и от того, чтобы под влиянием такого «успеха», поменять свою духовную «прописку» — и тем самым погубить свою бессмертную душу.
Постепенно «обнимать необъятное» возможно лишь на путях возрастания смирения – а это, если говорить о художниках, во многом идет вразрез с «требованием профессии». Искоренять же собственные мерзости и разоблачать ухищрения врага рода человеческого – человеку вполне доступно и весьма похвально.
В этом смысле хороший пример подает и Пушкин, который в восторге от собственного создания («Бориса Годунова») назвал себя «сукиным сыном». (2008).
***
ГЕНИЙ. Гений – в духовном смысле – это урод. С гипертрофированным развитием какой-то одной способности, которое происходит от близорукого придания им какой-либо из сфер человеческой деятельности (шахматам, музыке, литературе…) незаслуженной ею и несвойственной ей высшей значимости, – из-за чего все свои помыслы и усилия он посвящает этому делу.
Все это не относится к тем многим, особенно русским, гениям, которые работая на своих поприщах, думали о самом главном и для которых их поприще (литература, музыка, живопись…) являлось лишь формой познания Божественного откровения и средством воплощения высшей сущности. (2009).
***
ГЕНИЙ И САМОРАЗРУШЕНИЕ. Показательны судьбы обходившихся без Бога поэтических гениев советского времени – Есенина, Маяковского, Высоцкого, Рубцова… Все они рано ушли из жизни, и ушли, в основном, по своей вине. Причина в том, что человек, сознающий свою гениальность (которая, в советское время, считалась высшим человеческим титулом) и обреченный, поэтому, служить самому себе, — рано или поздно приходит к духовному тупику, к бессмысленности своего существования – и неизбежно начинает сам себя разрушать. (2010).
***
«О ЗАДАЧАХ ЛИТЕРАТУРЫ». Подходит к завершению эпоха, когда писатели, философы и другие, им подобные деятели, почитались учителями жизни. Наше секулярное общество к Богу еще не возвратилось, но и писателям больше уже не верит, и обращает внимание только на тех из них, которые готовы его развлекать.
Что же касается всех считающихся «великими» писателей и философов, расплодившихся после Эпохи Просвещения, то они вовсе не «светочи человечества», как считалось на протяжении последних столетий, а беспросветные грешники, дальше других погрузившиеся в те бездонные пропасти, в которые заводит человека грех. Помимо всего прочего, они, возомнившие себя «творцами», в безумии своем претендующие уподобиться Творцу и заменить собою Творца, — в подавляющем своем большинстве виновны в опаснейшем из грехов – в гордыне.
Неудивительно, что самые последовательные из них, как правило, долго не жили – так как им не под силу было выносить тяжесть своих столь обремененных грехами жизней.
При всем том, в наше время все эти «творцы» могут еще быть полезны тем, что изведав все тупики безбожной своей жизни и исследовав всю немощь своей безбожной воли – могут свидетельствовать ближним о печальном своем опыте. И способствовать тем самым возвращению к Господу заблудшего человеческого стада, соблазненного ими и их предшественниками. Они, прежде увлекавшие за собой других людей в странствия по лабиринтам своих бредовых и безбожных фантазий, обязаны теперь провести соблазненные ими души, протоптанными ими же тропами – в обратную сторону – к Богу. (2008).
***
МИССИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. В столетия, наступившие после того как Петру I вздумалось превратить Россию в Голландию, роль духовного наставничества нашего народа, которая прежде всецело принадлежала церкви, постепенно стала брать на себя светская литература (особенно в отношении той, привилегированной, части народа, которая, по причине переориентации нашего государства на «европейские ценности», духовно очутилась вне церковной ограды).
Наши писатели, оказавшись в роли пастырей для «европейски просвещенной» части народа, посильно пытались ответить ей на вопросы «Кто виноват?», «Что делать?», «Как жить?», «Во что верить?». И хотя эти ответы очень часто были неверными – тот факт, что окормляемая литераторами часть народа кровно нуждалась в ответах на эти вопросы, свидетельствовал о том, что Россия все-таки не Голландия.
Когда же, после русской катастрофы конца ХХ-го века, ставшей логическим завершением «дела Петра», церковь начала восстанавливать свою роль – литература стала постепенно оставлять несвойственные ей функции и постепенно сходить с арены. Ведь, несмотря на то, что роль некоторых наших великих писателей возвысилась до пророческой – что делать пророкам после Христа? (если, конечно, это не «пророки» чего-то антихристианского), — разве что выводить из тьмы на свет Христовой истины заблудшую часть стада. Та же часть литературы, которой с православием оказалось не по пути — постепенно стала вырождаться в развлекательную. (2011).