Сергей Сидоренко

Жил на свете один необыкновенный человек по фамилии Гордеев. Не знаю, родился он необыкновенным или после когда-нибудь стал, – знаю только, что жил он в деревне Мелюзговке и работал в райцентре Большовске; хотя, опять же, где именно он работал – мне неизвестно.

От Мелюзговки до города Большовска было десять километров, и Гордеев ходил туда пешком… Тут читателю может показаться, будто я собираюсь описывать какие-то древние времена, когда не существовало еще пассажирского транспорта… Нет, в том-то все и дело: транспорт как раз существовал…

Жители Мелюзговки добирались обычно до города автобусом, но автобуса явно не хватало, чтобы вести всех, кто желал ехать. Одних беременных женщин, стариков и инвалидов всегда было больше чем мест. А если учесть, что беременные женщины, инвалиды и старики составляют все-таки незначительную часть наших граждан, то можно себе представить, сколько вообще народу набивалось в автобус.

И, естественно, это вынуждало пассажиров изо всех сил бороться за каждый клочок пространства, пинать и давить друг друга, топтаться по чужим ногам и вещам, ругаться самыми нехорошими словами, какие только изобрело человечество. Дело иногда доходило и до драки, но, правда, драки случались редко, потому что развернуться было негде.

Люди в автобусе ненавидели друг друга. Если и не было необходимости толкаться, каждый все-таки старался как-нибудь незаметно и побольнее задеть соседа. Что же касается инвалидов и всяких там мелких старух, то им вообще не доставалось мест – в силу известного закона природы, из которого следует, что более легким телам суждено подниматься кверху, тогда как более тяжелые оседают обычно внизу.

Единственным человеком в деревне, не захотевшим мириться с таким положением, был Гордеев. Размышляя однажды о несовершенстве жизни, которую он как раз перед тем наблюдал в автобусе, Гордеев пришел к такому выводу: «Зачем ругаться и портить себе нервы? Просто автобусов пока еще не хватает на всех, и еще не настало время, когда каждый сможет свободно ездить, куда ему вздумается. Разве стоит из-за этого толкаться со старухами и унижаться? Ведь раньше, когда не было никакого транспорта, – ходили же все пешком… И ничего, даже песни пели. А сейчас съесть друг друга готовы…»

А так как Гордеев был необыкновенным человеком, то не только слова, но и мысли у него никогда не расходились с делом. Поэтому на следующий же день он отправился на работу пешком, и с тех пор ходил пешком всегда и при любой погоде.

Теперь пассажиры едущего в город автобуса, сдавленные и подавленные, мокрые от своего и чужого пота, слипшиеся и спрессованные в сплошную массу, видя в окно, как в том же направлении бодро шагает Гордеев, обдуваемый к тому же легким ветерком, – бесконечно завидовали ему. «Вот молодец! – думали они, – идет себе свободно. Свежий воздух! И спорт заодно!» Однако вслух этого они никогда не говорили – скорее наоборот: устав ругаться, любили за компанию позубоскалить над причудами Гордеева. А Гордеев, глядя на припечатанные к окнам лица людей, злобные от усталости и усталые от злобы, — очень этих людей жалел. И когда провожал взглядом качающийся на ухабах автобус, похожий на старый корабль, попавший в жестокий шторм, – у него появлялись мысли о том, что он не такой человек, как все эти люди.

И многие в автобусе тоже так считали. А некоторые, особенно после того, как их ни за что ни про что обзывали каким-нибудь совсем уж нехорошим словом, или очень уж больно наступали им на ноги, или нечаянно проливали им на голову что-нибудь слишком уж неприятное – эти некоторые думали приблизительно так: «Все! Больше терпеть нельзя! В следующий раз пойду пешком! Сколько там идти?! Полтора часа всего – на час раньше выходить надо».

И надумавшись, они чувствовали себя несравненно лучше, и уже легче было им переносить новые толчки и ругательства, и дорога казалась им короче… К Гордееву, правда, по-прежнему никто не присоединялся и он продолжал ходить в одиночку.

 

Шли годы. Жизнь, как известно, с каждым годом улучшается, – и дошло, наконец, до того, что от Большовска до Мелюзговки заасфальтировали дорогу и, вместо одного автобуса, пустили два, после чего жителям Мелюзговки стало очень удобно ездить в Большовск, и возвращаться обратно тоже.

Но Гордеев… Он словно всего этого не замечал и ходил пешком как прежде. Односельчане как-то у него спросили, почему теперь, когда автобусов уже хватает, – он ими не пользуется? И Гордеев ответил, что ему безразлично, хватает их или нет – просто он такой человек, который запросто может обойтись без автобуса, как и без любого другого транспорта. Односельчане, зная какой Гордеев необыкновенный человек, ответу удивились не очень и скоро оставили Гордеева в покое.

Казалось, и нам пора бы уже последовать их примеру… Однако история эта еще не закончена и самое в ней удивительное – впереди.

Некоторое время спустя, по неизвестной причине, Гордеев сделался каким-то нервным и раздражительным; и больше всего он раздражался и нервничал, когда мимо него проносился автобус «Большовск–Мелюзговка» с довольными пассажирами. А если слышал, как о нем говорят, будто он такой особенный человек, который может обходиться без всякого транспорта, то буквально зеленел от злости. Гордееву теперь, напротив, хотелось, чтобы все ему доказывали, как выгодно ездить автобусом и, что два автобуса – совсем не то, что один. Но никто ему ничего не доказывал – все давно знали: Гордеев – необыкновенный человек, и совершенно не нуждается в том, без чего человеку простому обойтись невозможно.

И однажды… В один, как говорится, прекрасный день… Правда, скорее всего, день этот был совсем не прекрасный: стояла, наверное, настолько жуткая жара, что идущий в город Гордеев, ступая по раскаленному асфальту и вдыхая расплавленный воздух, чувствовал, как мозги его тоже потихоньку начинали плавиться; или, может быть, это случилось зимой, когда лютый мороз пробирал до костей, а бешеной силы ветер вытряхивал душу; а может то был какой-нибудь дождливый осенний день, и насквозь промокший, пропитанный влагой Гордеев шлепал по воде в сторону города… В общем, однажды, заметив вдалеке автобус, Гордеев мысленно сказал себе примерно следующее: «Ведь это ж так выгодно – ездить автобусом! Пятнадцать минут – и ты в городе! А пешком – и за два часа не всегда успеешь». Хотя подобные слова ему сотни раз приходилось слышать от других, он поразился им так, словно сделал огромное открытие. И когда автобус поравнялся с Гордеевым – Гордеев его остановил, и с тех пор стал ездить в Большовск автобусом.

 

А жизнь шла дальше, улучшаясь из года в год, – и в связи с этим не то в районе, не то в области, а может даже в Москве, хотя, не исключено, что и на самом небе, – было принято решение о строительстве нового сахарного завода в деревне Мелюзговке Большовского района.

Завод действительно начали строить, и в автобусе уже поговаривали, будто скоро наделают столько сахара, что его не только на всех хватит, но даже будут продавать его за границу, а на вырученные деньги закупят там массу различной техники – хотя бы тех же автобусов.

Тем временем в автобусах, курсирующих от Большовска до Мелюзговки, постепенно снова сделалось тесно, так как они, кроме жителей Мелюзговки, возили еще рабочих на строительство нового завода. И не то что тесно – ездить стало просто невыносимо! Люди вынуждены были изо всех сил бороться за каждый клочок пространства, пинать, толкать и давить друг друга – а потому все друг друга ненавидели и постоянно ругались между собой. И злее всех, иногда и без всякого повода, ругался Гордеев…

                                                                                                                 (1990).

Опубликовано в газете «Украина–Центр» (Кировоград) в начале 90-х.