Месть (2016)
Иногда услужливое воображение рисует мне времена, когда в мои родные края, на Украину, снова вернется Россия. И мысли мои при этом всякий раз невольно сползают на некоторых будущих ее граждан, а нынешних моих благополучно фашиствующих земляков, которые по такому случаю с «легкостью необыкновенной», как говорил гоголевский Хлестаков, наверняка поменяют свою политическую ориентацию и спрячут до поры присущую им русофобию глубоко в карман, как держали они ее там до украинской самостийности, в советские годы, когда, кстати сказать, вовсе не бедствовали и своего, как говорится, нисколько не упускали… Тем более, что местность, где я прежде жил – Центральная Украина, северный предел исторической Новороссии, – известна своей «многовекторностью», и примечательна, кстати, тем, что именно тут базировался в свое время известный атаман Григорьев, прототип кинематографического пана-атамана Грициана Таврического.
Среди прежних моих знакомых – в большинстве своем политически безразличных или нормально относящихся к России – было несколько активно «украинствующих» персонажей. Все они были довольно уже приличного возраста, советского еще «разлива», и все, подцепив где-то свое «украинство», активно его разносили. Если разговор с собеседником переходил на политику, то непременно ругали Россию и ее власти, все украинские проблемы склонны были объяснять российскими кознями; а если разговор затягивался, то старались вдобавок втиснуть в него какой-нибудь поучительный исторический экскурс, который опять же сводился к злодействам России, – воспроизводя своими словами наработки новейших украинских историков. Думаю, все это у них началось с какой-нибудь бесплатной русофобской газетенки, которые во множестве распространяют украинствующие партии, особенно перед выборами. Все эти персонажи, как правило, были друг с другом знакомы, тесно между собой общались, кем-то организуемые и поощряемые; в нужный момент все они, как по команде, дружно вливались в перспективные антироссийские партии, в паруса которых начинал дуть западный ветер… Этим они разительно отличались от своих «пророссийских» оппонентов, – разрозненных, всеми оставленных и лишенных всякой поддержки, – опорой которых служили только их души, противившиеся гнусной украинской ереси. И вполне возможно, что кто-то из моих украинствующих знакомых или из их «побратимов», в пору их наивысшего торжества, наступившего после «евромайдана», донес на меня «органам». Тем более, что «органы» очень о том всех просили, развесив повсеместно информацию о необходимости выявлять «бытовых сепаратистов», то есть тех, кто симпатизируют России, и указав номера телефонов, по которым, в случае выявления, можно сигнализировать. В общем, кто-то из этих персонажей, скорее всего, деятельно поспособствовал моему изгнанию за пределы их почти что европейской державы, а остальные наверняка этому сильно сочувствовали.
Когда, надеюсь, я смогу вернуться домой, то ведь придется со всеми ними встречаться, здороваться, разговаривать… По-христиански, конечно, все полагается прощать. Это само собой.
Однако, прощая, не мешало бы в воспитательных целях хоть как-нибудь их взбодрить, заставить подумать о содеянном. Ведь согнали с места массу народа и вынудили скитаться по чужим краям. А многих и на тот свет отправили… А то ведь душевно по этому поводу даже не пошевелятся. Придумают себе какую-нибудь успокоительную, самооправдательную версию, ею все объяснят – и спокойно будут жить дальше. А обо мне решат: погнался в Россию за длинным рублем или еще за чем-то… Нет, даже если по-христиански рассуждать, то это им не полезно…
Надо бы хоть как-нибудь пошутить с ними по этому поводу…
Впрочем, мое неуемное воображение обычно не долго задерживается на благостной картине будущей Украины, развернувшейся лицом к России и населенной мирными «добродиями», держащими в одной руке поднос с хлебом-солью, а другую руку, с неизменной фигой, прячущими в кармане, что делает их похожими на официантов или лакеев… Ибо с воображением начинает спорить трезвый рассудок, и, судя по тому, куда у нас пока что все клонится (если не сказать – катится), украинские декорации в ближайшее время сильно не поменяются, разве что челюсти тамошнего режима немного ослабнут, лишенные внешней подпитки, – что, может быть, позволит мне возвратиться домой хотя бы на птичьих правах. И разговаривать со мной будут, скорее всего, с позиции силы и морального права, тогда как мне, наученному горьким опытом, придется помалкивать или юродствовать.
– Слава Украйини! – поздоровается со мной провокационно какой-нибудь из моих украинствующих знакомых.
– И Вам не болеть! – отвечу ему приветливо, но по-русски (если ситуация с языком не поменяется, буду назло им всем всегда отвечать по-русски).
– Так чый Крым?! – достанет мой собеседник откуда-то из недр своих шаровар второй заготовленный разящий предмет.
– Крымчан, – уклончиво отвечу я, – ну и ваш, конечно, и мой; и Москва с Петербургом, Урал, Сибирь, Дальний Восток – тоже наши; и Киев, Волынь, Одесса – все это наше, единое и неделимое… Но если вам очень уж хочется разделиться – тогда Крым, конечно, российский…
Ну а дальше мы, скорее всего, поругаемся, желательно чтобы лишь на словах и без юридических последствий…
Правда, если бы нынешние наши поколения, мнящие себя наследниками великой державы, были бы духовно готовы к тому, чтобы принять помощь Божью, то мы могли бы надеяться на то, что в дело вмешается Бог, дав нам еще возможность продолжить наше историческое бытие в национальной полноте и единстве. Тогда и настроение у моих украинствующих собеседников было бы, конечно, не столь победное, и были бы они настроены больше к тому, чтобы все забыть и замять. В таком случае можно было бы и пошутить над кем-то из этих «добродийив», для его же вразумления и пользы.
Тогда бы я поздоровался первым.
Сказал бы, например:
– Здрастуйтэ! – если языковая ситуация возвратиться к нормальному состоянию, то почему бы не вспомнить о правилах приличия и, из вежливости, не подстроиться под язык собеседника…
А он, кто-нибудь из них, мне ответит:
– Доброго дня! – Все они до скончания века будут принципиально разговаривать по-украински, стараясь, по возможности, придерживаться того, что им подсунули в качестве их литературного языка, со всеми новоизобретенными его вариациями.
– Як здоровъя? – спрошу я, допустим, дальше…
– Та ничого… – а, может быть, станет рассказывать о здоровье, если со здоровьем какие-то проблемы.
– А я оцэ побачыв[1] вас, та й вспомныв, що вы мэни на днях снылысь.
– Да?! И шо я робыв?
– А застолье якэсь було… Вси про щось пъянэньки говорять… А вы сыдытэ такый задумчывый, и ни з того ни з сього – як заспиваетэ[2]: «Я люблю тебя Россия, дорогая наша Русь…» – колысь писня така була, по телевизору постоянно крутылы, Зыкина спивала, помнытэ?
Он, словами или кивком подтвердит, что помнит.
А я продолжу:
– А тут коло вас хтось рядом сыдыть, и кажэ: «Не-е! Давай щось[3] другэ!» – и хочэ вас остановыты. А вы так розспивалысь, що рукою його так виддвыгаетэ, а потим тою ж рукою його губы аж зжалы – щоб нэ мишав, дав доспиваты… Сам нэ знаю, чого такэ прыснылось…
(2016).
[1] Побачыв (укр.) – увидел.
[2] Заспиваетэ (укр.) – запоете.
[3] Щось (укр.) – что-то.