Встреча (1995).
Моховиковы: Ольга Ильинична, Иван Гаврилович, их сын – Вадим, – шли по главной улице райцентра забирать из роддома жену Вадима – Надю, которая на днях родила Вадиму сына, а старшим Моховиковым, стало быть, внука.
Вадим катил перед собой новенькую детскую коляску. Курил. В коляске лежали два букета цветов и пестрый полиэтиленовый пакет, с бутылкой шампанского и коробкой дорогих конфет внутри.
Мать, толстая и деятельная женщина, настойчиво призывала Вадима взять букеты в руку, однако Вадим на это упорно не реагировал.
– Дай я понесу, – не выдержала наконец Ольга Ильинична, и сделала движение в сторону коляски – взять букеты; но Вадим так свирепо на нее глянул, что она оставила его в покое, добавив лишь, – …или сам неси как следует… И не дыми хоть сейчас. Прокоптишь все…
Новоиспеченный дед, Иван Гаврилович, плелся чуть сзади и в основном помалкивал. Был он сам на себя не похож: выбрит, причесан, облачен в костюм – так что от обычного его вида, кроме предательских мешков под глазами да слегка мутноватого взгляда, не осталось и следа. Ольге Ильиничне, благодаря исключительной бдительности, удалось-таки удержать супруга от пагубного контакта с Зеленым Змием, и, может быть, поэтому Иван Гаврилович чувствовал себя неуверенно, и в своем новом, не ношенном еще, костюме держался скованно, точно костюм этот был из жести. Иван Гаврилович поминутно то расстегивал, то застегивал пуговицы пиджака; то вынимал из кармана папиросы, то прятал их обратно.
Подошли к воротам райбольницы.
– Зачем, вообще, врачихе цветы давать? – засомневался Вадим. – Бутылку, конфеты – и хватит.
– Нет, Надя говорила: цветы – обязательно! – твердо ответила мать.
У роддома остановились. В окно на третьем этаже полетел камушек.
В окне показалась Надя, сделала рукой утвердительный знак и исчезла. Вадим, взяв из коляски букеты, пакет с конфетами и шампанским, направился к дверям роддома.
– Большой – врачихе! – напомнила ему вдогонку мать.
Спустя некоторое время из роддома вышла Надя с букетом цветов, тем, что был побольше. За нею следовал Вадим, с младенцем наперевес. Ребенок, закутанный в одеяло, был похож на сверток, а Вадим – растерянным своим видом – на новобранца, которому первый раз вручили оружие. Едва подошли к родителям, Вадим поспешил освободиться от ответственной ноши, и передал младенца Ивану Гавриловичу – первому, кто подвернулся на пути.
Иван Гаврилович осторожно подхватил младенца и, легонько приоткрыв уголок одеяла, широко улыбнулся внуку, так что кожа на его лице неестественно натянулась, точно собралась рваться. «Ух ты какой маленький!» – восхитился он и, помедлив, добавил: «У-лю-лю!»
– Ну все, хватит его носить! Ложи в коляску! – приказала бабушка младенца, отобрала его у деда и аккуратно уложила в коляску. – Поехали!
– Нет: три-восемьсот – это прилично, выше нормы, – заметил Вадим, когда они катили уже коляску по тротуару, – я сам порядочно весил. Да, мам?
– Толку-то, – отозвалась Ольга Ильинична.
Пройдя сотню шагов, Вадим снова пустился в рассуждения: «Геннадий Вадимович» – все-таки звучит!»
– А мне оно что-то не того, – сказал осмелевший дед.
– Не надо каркать! – тут же приструнила его бабушка. – Хорошее имя!.. Да, маленький?! – склонилась она к младенцу. – Ух ты, мой хорошенький!
И только Надя не участвовала в разговорах. Обычно болтливая, теперь она ни о чем не могла говорить. Она смотрела вокруг себя, и все, что попадалось ей на глаза, виделось ей новым, не таким как прежде – будто впервые.
До дома было уже недалеко. Оставалось перейти улицу, и дальше – метров триста всего – по тротуару.
Подойдя к перекрестку с единственным в городе, впрочем, неработающем, светофором – Моховиковы разом, как по команде, стряхнули с себя охватившие мысли и чувства, и дружно посмотрели по сторонам… И тут только заметили, что по дороге, пересекая им путь, движется похоронная процессия.
Везли серого и отрешенного покойника, задумавшегося какой-то нездешней думой. За гробом шли родные и близкие усопшего: скорбные и безутешные, с застывшими как у памятников лицами – казалось, все печальное и унылое кладбище тихо двинулось с места и пошло бродить по улицам. Шарканье ног и редкие всхлипыванья совсем не нарушали тишину – а только усугубляли ее: было ощущение, будто в этой тишине слышны даже мысли идущих за гробом людей… Позади всех плелись вялые, точно спящие на ходу музыканты. Но вдруг, словно испугавшись спросонок, они очнулись и – грянули похоронный марш, который тягучей тоской разлился по опустевшему от звуков пространству.
Моховиковы стояли и ждали. Все, что волновало и заботило их минуту назад, сейчас, при виде этих проходящих мимо людей, вытеснилось каким-то неясным смятением. Даже бабушка, Ольга Ильинична, была несколько озадачена и не знала, что ей думать: она никак не могла решить, к добру все это или нет. Так – вроде бы неприятно, однако конкретно на сей счет она ничего не могла припомнить…
(1995).