Сергей Сидоренко

 

Повествование о падении нравов

 

 

Всем политикам и державным мужам новых независимых государств посвящается

 

1

 

Беды и неудачи обступили Ивана со всех сторон. Началось все с того, что на заводе, где он работал и где трудилось едва ли не все мужское население поселка, стали задерживать зарплату. Потом, за неимением денег, часть рабочих отправили в отпуска за свой счет; остальным же, в числе которых был и Иван, зарплату платили ничтожную и с большим опозданием.

Те, кто оставались пока на работе, и те, кого отправили в отпуска, – встречаясь и выпивая, жаловались друг другу на жизнь и друг другу завидовали.

Первые говорили:

– Понимаешь, неопределенность получается: ни дома ничего сделать не успеваешь, ни от работы толку никакого… Весь день на заводе околачиваешься, а заработка – пшик. Хотя бы дома сидеть – как-то бы уже крутился… А так – только время зря пропадает.

Вторые возражали:

– Легко сказать. Вот ты получаешь двадцать рублей[1]… Вроде бы мелочь… А где мне сейчас взять эти двадцать рублей?!

– Да… Ёлки-палки!.. Да эти двадцать рублей за полдня заработать можно! – кипятились первые.

– Не скажи… – старались их остудить вторые.

Больше других разглагольствовал на эту тему Иван Гильдяев. Иван был твердо уверен, что стоит только ему уйти с завода, сделаться вольным человеком, как он сумеет невероятным образом развернуться. Чудодейственные способы разбогатеть рождались в его голове один за другим, картины грядущего благоденствия ласкали воображение. Иван говорил об этом постоянно, на работе и дома. Поразительно, что даже жена Ивана, Клавдия, которая, казалось, давным-давно перестала обращать внимание на какие бы то ни было слова мужа, воспринимая его в качестве некоего бесполезного домашнего животного, вроде кота, – даже и она с интересом слушала его речи…

Неудивительно, что когда однажды, в самом конце рабочего дня, в раздевалку, где переоблачался Иван, собираясь уже идти домой, ворвался сам начальник цеха и диким голосом заорал: «Гильдяев! Так-разтак… Я тебя по всему заводу должен искать и по радио объявлять?! Ты почему свои недоделки не устранил?! Бегом, чтобы сейчас же все сделал!» – Иван Гильдяев, пребывавший как раз в образе без пяти минут преуспевающего предпринимателя и изрядно уже подогревший свои фантазии горячительным напитком, дерзко ответил:

– За такую зарплату бегом не бегают.

И, несмотря на то, что опешивший начальник цеха, спасая свой авторитет в глазах присутствовавших при этом рабочих, стал для острастки грозить Гильдяеву немедленным увольнением, Иван Гильдяев не выказал ни малейшего испуга.

А спустя два дня, Ивана, пытавшегося вынести с завода ерундовую, в общем, деталь и бывшего к тому же в нетрезвом состоянии, остановил возле дыры в заводском заборе доблестный отряд омоновцев, постоянное дежурство которых (притом в количестве, достаточном для отражения агрессии регулярной армии какой-нибудь не слишком большой державы) было введено начальством для недопущения на предприятии воровства. И когда под конвоем мордатых омоновцев и сытых их собак нарушитель был доставлен к директору и представлен в качестве истинной причины непрекращающихся хищений, Иван не только директору, в его кабинете, но и по пути из кабинета конвоировавшим его свирепого вида овчаркам не побоялся высказать прямо в глаза все, что думал…

 

2

 

Обретя свободу, Иван без раздумий бросился с головою в море предпринимательства. Из всех многочисленных способов обогащения, теснившихся в его голове, выбор его, как-то сам собою, пал на изготовление самогона, может быть потому, что эта сфера была ему ближе всего…

Возможности для удачного начала были у Ивана самые широкие. Самогонный аппарат имелся у него с незапамятных времен; что же касается сахара, то сахар взялся доставлять давнишний собутыльник Ивана, а ныне, стало быть, компаньон, по фамилии Вякин.

Вякин работал на сахарном заводе в соседнем населенном пункте. Когда продукция завода, расфасованная уже в мешки, попадала на производственный участок, курируемый Вякиным, – Вякин, не мешкая, делал незаметно в каждом мешке дырочку и подставлял под мешок ведро. Дырочку затем устранял.

Денег за сахар Вякин не требовал, предпочитая брать свою долю продуктом переработки, – так что и жена Ивана, которая терпеть не могла этого Вякина, как и вообще всех собутыльников мужа, теперь перед Вякиным даже заискивала.

В целях конспирации, продукцию решено было реализовывать среди знакомых. Последние не заставили себя ждать. Все друзья Ивана и бывшие его собутыльники, а теперь, стало быть, потребители, прямо-таки хлынули в дом. Очень скоро в доме воцарилось оживление – оживление от ежедневных дегустаций, которые сопровождались шумом, дикими возгласами и безудержным излиянием чувств. Это оживление вполне можно было бы высокопарно назвать «оживлением предпринимательской деятельности», – по крайней мере Иван бизнесом своим был доволен и лучшего не желал: ему казалось, он нашел, наконец, себя… – если бы не досадная мелочь: финансовые результаты оказались плачевными. И досаднее всего было то, что эта мелочь почему-то смущала жену. Жену не успокаивал даже тот факт, что половина мужиков в поселке считали себя должниками Ивана – считали, несмотря на то, что каждый раз после дегустации, когда речь заходила о деньгах, нетрезвый Иван обиженно возмущался:

– Ты что?! Братуха! Какие деньги?!!

Эта досадная мелочь, как ни печально, погубила успешное начинание. Жена Ивана – женщина подозрительная и недалекая – стала проявлять неуместную бдительность и поспешила прекратить опасное, по ее мнению, развитие событий, в самом почти зародыше.

 

Неудача не сломила Ивана и не заставила его свернуть с однажды избранного пути. Справедливо полагая, что торговля самогоном не такое дело, которое следует бросать после первой неудачи, Иван решил, что вместо реализации на дому будет сбывать продукцию на железнодорожной станции, где подолгу стояли все проходящие поезда и где едва ли не все женское население поселка промышляло мелкой торговлей: продажей пассажирам напитков, кулинарных изделий и всякой всячины.

Однако, к несчастью, предыдущий этап предпринимательской деятельности Ивана, да и тем более вся пережитая им до этого жизнь – оставили на его лице такой отпечаток, что оно неизменно привлекало к себе стражей порядка и заставляло потенциальных покупателей всерьез призадуматься, стоит ли им лишний раз связываться с Зеленым Змием.

Кончилось все тем, что Иван был взят-таки с поличным мордатыми милиционерами – грозой всех преступных старух, наживающихся на незаконной торговле семечками и пирожками. Спасло его только то, что он не стал сдаваться на милость победителей, и, рванувшись из цепких их рук, кинулся под стоявший в это время на рельсах товарный поезд, голова которого пряталась за одним горизонтом, а хвост – за противоположным, и который то трогался с места, то снова останавливался, пребывая как бы в нерешительности, ехать ему или нет…

Милиционеры проявили благоразумие и под поезд вслед за Иваном кидаться не стали. Иван же, будучи в тот день основательно пьян, благоразумия проявить не мог – чем и спасся.

 

3

 

Надежды посвятить свою жизнь изготовлению и распространению самогона Иван Гильдяев вынужден был все же оставить. Однако это нисколько не смогло выбить его из колеи – потому что от всех душевных невзгод имелось у него чудесное целебное средство – запой. Когда при помощи запоя Иван почувствовал сам и дал почувствовать жене, что бывает нечто и похуже, чем простое крушение надежд, и, главное, когда все запасы произведенного продукта были им исчерпаны, – душа его исцелилась полностью, и все тягостные впечатления от неудачи изгладились совершенно.

Выйдя из запоя, Иван немедленно взялся за новое дело.

К этому делу он, можно сказать, шел всю жизнь, и теперь ему предстояло только «пожать плоды». Такие благоприятные условия обеспечило то обстоятельство, что на протяжении всей своей трудовой биографии, неизменно связанной с заводом, Иван успел вынести с завода огромное количество всякого добра. При этом он редко отдавал себе отчет в том, зачем ему нужна та или иная вещица – чаще всего он действовал машинально, неосознанно, подчиняясь, вероятно, тому самому инстинкту, который заставляет многих представителей животного мира делать запасы на зиму. Тем более, что все вокруг поступали также… Зато теперь, заглянув в сарай, куда долгие годы сносил все, что «плохо лежало», он обнаружил целый склад инструментов и материалов – нечто вроде филиала заводских складских помещений.

Воскресным утром, прихватив с собой немного товару, Иван отправился на базар. Когда он проходил мимо завода, в голове у него мелькнула отчасти коммерческая, отчасти мстительная мысль о том, что неплохо было бы организовать все так, чтобы его работающие на заводе дружки, за самогонку, тащили для него через проходную заводское имущество, и тогда он, торгуя на базаре, смог бы потихоньку продать весь завод. И директор остался бы без работы…

Однако на базаре его ждало разочарование. Там ему довелось застать множество своих заводских знакомых, занимавшихся тем же, чем собирался заняться он. Товар у всех был однотипный. При виде такого количества материальных ценностей, вынесенных из-за заводских стен, Иван слегка опешил и мысленно даже упрекнул своих конкурентов в том, что, дескать, «растащили завод»… Конкуренты тоже встретили Ивана без восторга и время от времени бросали на него неприязненные взгляды.

Торговля, понятное дело, шла вяло.

Простояв пару часов, Иван кое-что, хоть и по мелочам, все же сумел продать и несколько, вроде, втянулся. Поэтому когда заметил круглолицего вихрастого паренька, разглядывающего его товар, то, как заправский торговец, всем своим естеством раскрылся навстречу покупателю.

– Ну как торговля, отец? Я вижу, ты развернулся дай Бог! – сказал общительный паренек. – А это почем? – тут же спросил он, указывая на импортную электродрель – лучшее из того, что предлагал Иван.

Иван, уловив доброжелательную заинтересованность, загнул цену повыше.

– Ого! Цены! – отметил паренек. – А ты не боишься за товар? – спросил он участливо.

Когда Иван неопределенно пожал плечами, удивленный странным вопросом, паренек объяснил:

– Ты в курсе, что тут полагается платить за охрану?

– …Как? …Кому? – чуя недоброе, пролепетал Иван.

– А вон, видишь, ходит? Здоровый такой, – паренек указал на какого-то дылду, возвышавшегося над базарной толпой и своим видом чем-то напоминавшего заводской пресс, который тупо и неумолимо крушит все, что под него попадет. Дылда неуклонно приближался к ним, разрезая, как ледокол, людскую массу.

Иван только теперь смутно понял, что и этот приветливый паренек имеет какое-то отношение к тем, кому надо платить.

– Да у меня денег нету… Ничего еще наторговать не успел, – объяснил он, призывая паренька войти в его положение.

Паренек сочувственно кивал головой.

Тем временем перед Иваном явился Дылда. Дылда был мрачен. Не говоря ни слова, он направил взгляд на паренька. Во взгляде его читался вопрос. Вопрос, как понял Иван, касался денег.

– Говорит: денег нету… Не наторговал еще, – стал объяснять паренек заискивающим тоном: как бы прося за Ивана, словно стараясь всячески сгладить ситуацию, чтобы как-то задобрить это чудовище, не довести, не дай Бог, до конфликта…

– Сколько? – лениво изрыгнул Дылда, зачерпнув электродрель рукой, похожей на ковш экскаватора.

– Двадцать пять, – доложил ему паренек.

Не обращая внимания на Ивана, словно того и не существовало, Дылда опустил электродрель в свою сумку, после чего отчалил.

– Вот видишь, – глядя вслед Дылде, сочувственно, даже с досадой, сказал паренек. – Говорил тебе: надо было деньгами дать…

Как громом пораженный случившимся, Иван стоял с открытым ртом и вытаращенными глазами, не в силах сдвинуться с места. Он не знал, бежать ему за Дылдой или охранять товар от его сообщника. Впрочем, внешность у Дылды была такая, что исключала всякую возможность вступать с ним в какую бы то ни было полемику. Иван робко покосился по сторонам в надежде найти подмогу, но в глазах своих конкурентов нашел одно лишь злорадство…

– Ну ничего, – утешил Ивана паренек, – зато теперь тебя никто не тронет. Не переживай: тут все платят – ты ж не особенный.

– Ленин, батя, учил делиться, – добавил он наставительно и поспешил догонять Дылду.

Иван был оскорблен в лучших своих чувствах и в самых задушевных намерениях. Изъятая у него электродрель была для него не просто товаром, имевшем определенную стоимость, указанную на ценнике, – она значила и стоила для него гораздо больше. Таких дрелей на заводе было всего несколько штук – и одну из них он в свое время с огромным трудом, чуть ли не в желудке, сумел вынести через проходную. Из некоторого суеверья, вроде как для почина, он готов был даже уступить ее подешевле: продажа этой дрели должна была знаменовать успешное начало торгового бизнеса…

После того, что произошло, торговля утратила для Ивана всякую привлекательность. Неизвестно, как бы он справился с постигшей его катастрофой, если бы не испытанное средство. Правда, его выручки явно не хватало на бутылку, но Иван за недостающую сумму продал свой товар одному из многочисленных конкурентов, после чего, купив бутылку, отправился к куму Константину.

Вместе с кумом, который жил один и с которым было привычно обсуждать за поллитрой все повороты и перипетии судьбы, Иван принялся за восстановление утраченного душевного равновесия и пошатнувшейся веры в человечество, лишь время от времени прерываясь для того, чтобы отлучиться к своему сараю, где хранился «товар». Это восстановление продолжалось до тех пор, пока в сарае не осталось ничего такого, что можно было бы выменять на поллитру.

 

4

 

Мысль о новом деле возникла случайно. В один из тяжелых для него дней, когда он вынужден был сопровождать жену в поездке в деревню к ее матери. Иван как раз пребывал в послезапойном состоянии, а для него видеться с тещей, тем более в таком состоянии, было подлинной мукой. Иван и так, несмотря на то, что теща жила на расстоянии двадцати километров от их дома и по причине преклонного возраста являлась к ним редко, – постоянно ощущал незримое ее присутствие: ему все время казалось, особенно если он затевал что-либо предосудительное, что теща стоит у него за спиной.

Теща, как водится, чуть ли не с порога встретила зятя упреками и нотациями, которые имели свойство вьедаться в душу… Пока шли приготовления к обеду, Иван, желая скоротать неприятное посещение, и чтобы только не видеть и не слышать тещу, стал слоняться по ее двору. На душе было скверно. Тоскующий взгляд Ивана безразлично скользил с предмета на предмет, пока не остановился на клетках с кроликами. В одной клетке сытые и довольные кролики мирно жевали травку, в другой – прыгали друг через дружку. Глядя на то, как они живут, Иван невольно им позавидовал. «Вот жизнь! – подумалось ему. – Ни тебе забот, ни неприятностей… Питанием обеспечены, холод не страшен, обязанностей никаких… Ешь, резвись да размножайся. Чего еще надо!.. Обмундирование, опять же, казенное… Одно, правда, плохо: зарежут в конце концов…»

Вспомнив об этом неприятном моменте, Иван мысленно покинул шкуру кролика и перебрался на позицию тех, кто кроликов разводит.

«Вон какой толстый! – завистливо подумал он. – Это ж столько мяса, если зарезать такого!

И – главное – делать ничего не надо… Лишь успевай подсчитывать приплод…

…И корм бесплатный…» – мысли Ивана начинали приобретать все более деловой характер: он вспомнил, что прямо к его дому примыкает колхозное поле клевера.

Мало-помалу в его голове стал созревать грандиозный план массового разведения кроликов. План этот обещал в короткий срок и при минимуме усилий обеспечить Ивану надлежащий жизненный уровень. Мыслями о новом деле Иван был захвачен настолько, что в этот день даже тещины уколы больше на него не действовали.

А возвращаясь домой, в электричке, он вспомнил вдобавок услышанный им когда-то в поезде ученый разговор двух его соседей по вагону, вернее, слова из этого разговора: о том, что Троцкий, пребывая в изгнании, выращивал кроликов – и тем себя прокормил. Слова эти, оказывается, не выветрились тогда же из его головы, а отложились в сознании, и теперь, дождавшись своего часа, явились, чтобы приобщиться к делу. Иван в точности не знал, кто такой Троцкий, но рассудил, что если уж Троцкий, при помощи кролиководства, смог себя прокормить, то ему, Ивану, – подавно хватит…

Спустя пару дней, совершенно созрев для нового дела, так что ни о чем другом не мог уже думать, Иван самолично съездил к теще и на время одолжил у нее крольчиху, подготовленную к воспроизведению себе подобных. И уже через месяц в клетках у Ивана бегали десять крольчат, каждого из которых Иван уже мысленно умножал не менее чем на десяток, в расчете на будущий приплод… Но еще через пару месяцев он вдруг заметил, что кролики как-то мало проявляют сочувствия к его грандиозным планам, как-то не по возрасту задумчивы… Он не придал этому большого значения, однако на следующее утро оказался свидетелем вероломного предательства со стороны своих питомцев, когда застал их с откинутыми конечностями: неблагодарные почти всей компанией совершили побег в иные миры; а к вечеру и остальные отправились вдогонку за своими собратьями. В живых осталась лишь бедная мать семейства, обитавшая в отдельной клетке.

У Ивана совсем опустились руки… Правда, то что крольчиху болезнь пощадила, позволяло еще надеяться на восстановление поголовья… Но, видимо, своими опустившимися руками Иван плохо закрыл крышку клетки, потому что наутро – после того, как всю ночь дико завивал ветер, вызывая дурные предчувствия, – клетка оказалась пустой…

Иван бросился искать крольчиху. Крольчиху он не нашел, зато нашел у своего дворового пса Шарика, отъявленного прохвоста и прохиндея, невероятных размеров живот. Шарик стыдливо отводил глаза, не умея тем не менее скрыть своего довольного вида, свидетельствовавшего о том, что ему в эту ночь посчастливилось выиграть какую-то крупную собачью лотерею.

 

5

 

Очередная неудача заставила Ивана задуматься над тем, не вмешивается ли в его попытки наладить свое дело какая-нибудь внешняя, невидимая, возможно даже нечистая сила, которой почему-то очень не хочется, чтобы дела у Ивана пошли вверх… Выходя из запоя, которым было отмечено крушение кролиководческих надежд, Иван сделал еще одно важное наблюдение: только когда вместо попыток развернуться и разбогатеть он принимался за бутылку, то не оказывался в конце концов разочарованным и обманутым; и вообще, когда он пьян – никакая внешняя сила власти над ним не имела…

Постепенно все более убеждаясь в верности этого наблюдения, в следующее дело он ввязался без особых уже упований и предвкушений: просто его захватило неожиданно возникшим потоком людей, которые стали в огромных количествах скупать орехи, колоть их, и в очищенном виде, в сумках, в мешках, в баулах, возить поездами в большие города на севере – туда, где орехи не растут. Поездки, конечно, требовали немалых издержек: надо было платить за билет, платить за груз проводникам; к тому же как-то так получилось, что эти города на севере вдруг оказались в другом государстве и по пути к ним нужно было пересекать границу, а потому проводники собирали деньги и для таможенников; да и чтобы уже там, на месте, продать орехи, тоже нужно было платить, однако, несмотря на издержки, люди, уезжавшие с орехами, назад возвращались с деньгами…

На билет и на закупку орехов была истрачена зарплата жены – жена, учуяв пробудившуюся деловую активность Ивана, согласилась на это с готовностью, потому что Иван все последнее время, кроме организации выпивок с кумом, ничего больше не предпринимал.

Две недели подряд, с утра до вечера, Иван колол орехи и, чтобы не скучать, наблюдал по телевизору за проходящей в это время избирательной кампанией: смотрел, как мордатые кандидаты изощрялись в восхвалении себя самих и в подпускании друг другу всевозможных шпилек. То, что Иван видел и слышал, действовало на него странным образом: он то становился необычайно задумчивым, то вдруг начинал волноваться – так что бывало ударял себя молотком по пальцам. Впрочем, последнее обстоятельство не помешало Ивану справиться с работой, тем более, что колоть орехи ему помогал сын Валерка, школьник, которому было обещано по завершении дела приличное вознаграждение и который готов был делать все что угодно – лишь бы не делать уроки…

Наконец наступил момент, когда поезд, битком набитый контрабандистами и спекулянтами, повез Ивана и две его сумки с орехами от родного перрона на север – туда, где из-за суровости климата орехи не произрастают и где, по этой причине, готовы платить за них баснословные деньги.

Едущие в одном с ним купе контрабандисты, чтобы не скучать, всю дорогу развлекали себя разговорами о всевозможных опасностях, подстерегающих мирных торговцев на базарах и на вокзалах северных городов. Находясь под впечатлением от этих разговоров, Иван решил не испытывать понапрасну судьбу и продал свои орехи сразу же по приезду, еще на перроне, первому подскочившему к нему перекупщику. Полученная сумма, быть может потому, что в этот раз, в отличие от предыдущих, он не занимался загадыванием наперед, показалась ему немалой. Стараясь держаться от греха подальше, и чтобы не спугнуть удачу, он даже не поехал осматривать город, не стал ничего покупать, а сразу же взял билет на ближайший обратный поезд, который должен был отправляться часа через два. Ожидая поезд, Иван даже не стал пить пиво – что потребовало от него немалого внутреннего усилия. Казалось, он проводил над собою какой-то эксперимент, стараясь с его помощью что-то важное для себя уяснить.

В поезде, по мере его движения, Ивана все больше охватывало необъяснимое беспокойство. Он вспомнил вдруг о таможенниках и решил, на всякий случай, спрятать деньги. Закрывшись в туалете, он спрятал их в носок на ноге. После этого забрался на свою верхнюю полку и попытался уснуть, надеясь при помощи сна сократить путь и быстрее оказаться у цели. Но беспокойство почему-то его не покидало, а спасительный сон не брал. Иван ощущал себя словно не в своей тарелке; ему казалось, что что-то происходит не так, как должно происходить.

Когда пировавшие внизу соседи по купе, быть может в пятый раз, предложили ему присоединиться к их застолью, то выпить он согласился единственно для того, чтобы прогнать беспокойство и легче уснуть. Правда, нельзя сказать, что выпил он мало, потому что потом он до ночи слонялся по поезду, подсаживался к компаниям, угощался… Однако после всех хождений, он, порядочно уже пьяный, с помутившимся сознанием, заплетающимися ногами и незаправленной в брюки рубашкой, нашел все-таки свою полку, взобрался на нее и, не забыв между прочим проверить наличие денег в носке, провалился в сон.

Ночью ему снились кошмары. То ли в кошмарах, то ли наяву, всю ночь по вагону носились мордатые проводники, мордатые таможенники, мордатые менялы…

Проснулся он, когда в вагоне все уже обедали. Прежней компании внизу не было. Новые соседи в купе посматривали на него с опаской. Придя немного в себя, он вспомнил о деньгах, и тут обнаружил, что носков на нем нет. Он принялся шарить по простыням, искать под матрасом, потом, спустившись вниз, долго искал по полу, беспокоя ехавших вместе с ним пассажиров, которые из его слов никак не могли понять, что все-таки у него пропало, деньги или носки. Ничего не найдя, он прошелся еще по вагону, спросил у проводницы о бывших своих попутчиках и узнал, что они сошли среди ночи…

После этого Иван забрался на свою полку и больше ничего не предпринимал. Он испытывал двоякое чувство. С одной стороны его охватило нечто похожее на отчаянье. И ужаснее всего было то, что жена ни за что ему не поверит: наверняка станет говорить, что деньги он пропил и шлялся потом пьяный по вагону. И хотя он действительно был пьян, и действительно шлялся по вагону – но то, что свои-то деньги он не пропивал, и то, каких усилий это ему стоило, и то, что все это невозможно будет доказать – заставляло его невыносимо страдать… Но с другой стороны, от вчерашнего его беспокойного душевного состояния не осталось и следа, все словно стало на свои места. Он будто лишний раз в чем-то для себя убедился, благодаря чему приобрел внутреннее равновесие и уверенность.

Весь остаток пути Иван пребывал в глубокой задумчивости…

С вокзала он домой не пошел, а сразу направился к куму. Кум как раз собирался пить чай: на плите закипал чайник, и кум тем временем выгребал использованный чай из каких-то баночек и чашек в литровую банку, намереваясь все это повторно залить кипятком. Настроение у кума было хорошее. Из тех нескольких фраз, которыми Иван объяснил свой приход, кум вывел, что поездка у Ивана не удалась, и потому о подробностях спрашивать не стал, а вместо этого поспешил поделиться радостью:

– Вот зарплату, между прочим, дали. За май прошлого года. Сорок процентов. А кто желает продуктами – то можно взять сразу за два месяца – за июнь и июль, хочешь – сахаром, хочешь – гречневой крупой… Я тебе так скажу, – в голосе у кума прорезались покровительственные нотки, – ты зря поспешил с завода уйти…

В это время вода в чайнике закипела. Кум поднял с пола старый носок, который у него служил хваталкой для чайника, снял чайник с плиты и, указывая им на работающий телевизор, где как раз транслировались предвыборные дебаты, досказал прерванную мысль:

– Сейчас вон выборы начнуться – обязательно под это дело и за нынешний год зарплаты будут давать…

Иван не отвечал. Он вообще был как-то странно молчалив, все время о чем-то думал и мало реагировал на речи кума.

И только после того как они выпили по второй, Иван, быстро опьяневший, вероятно по причине усталости, неожиданно прервал кума посреди его монолога, притом прервал таким голосом, что кум невольно умолк и даже забыл, о чем сейчас говорил.

– Знаешь, – произнес Иван очень серьезно, – я сколько всего не перепробовал – понял одно: надо выдвигать свою кандидатуру! Это… как его?.. бал-лотироваться!

У кума от изумления открылся рот. У него явно отнялась речь. А мимика его лица свидетельствовала о том, что он даже не до конца уверен, верно ли расслышал слова Ивана.

– Ты пойми! – убеждал Иван онемевшего кума, хотя больше было похоже на то, будто он разговаривает сам с собою. – Ты посмотри на них! – Иван вилкой указал на телевизор. – Ну кто за них будет голосовать?! Там же ни одного, блин, рабочего человека!

Кум попытался что-то в ответ промычать. Прежнее выражение его лица сменилось другим. Он смотрел на Ивана с испугом и так, точно видел его впервые.

– А я скажу, – продолжал порядком уже захмелевший Иван, представляя образец будущей своей речи, – мужики! Посмотрите! Я такой же, как вы!!!

– … Вот только надо бы толком разузнать, как все это получше сделать… – добавил он уже поспокойнее и снова погрузился в задумчивость.

(1999).

Опубликовано в 1999-м году в журнале «Радуга» (Киев)

 

 

[1] На Украине до самого последнего времени гривны и прочую национальную валюту по старой памяти называли «рублями» (Прим. 2018 г.)

 

 

 

_____________________________________________